Любовь и морковка

Обыкновение чудо из дома напротив

Недавно мне позвонили, чтобы записать на съемку маленькую девочку лет четырех.
Поговорив с мамой и обсудив все детали я собиралась объяснить как добираться к нам и где мы находимся.
Но мама малышки неожиданно сказала:
- Я знаю где вы живете. Мы из дома напротив, недавно переехали. Мы из своего окна видим ваш сад. И зайцев, когда вы их выпускаете погулять. Кейден любит садиться у окна и смотреть на зайцев после завтрака. Она обожает зайцев и мечтает их потрогать. Вот потому мы и решили попросить у вас нас сфотографировать.

Так мы познакомились с Кейден.
В жизни она очень похожа на маленькую Евгению Симонову. На ту, какой она была в "Обыкновенном чуде". Кейден будет приходить к нам в сад весной и бегать за зайцами, кататься на качелях и играть с ребятами.
Такое замечательное знакомство с маленьким обыкновенным чудом из дома напротив...

Спасибо

http://s019.radikal.ru/i617/1401/82/653a316aae5b.jpg

Спасибо всем огромное за комментарии к предыдущим постам.
Спасибо за понимание.

Не могу почему-то ответить на комментарии к эти постам. Но мне хочется поблагодарить за каждый из них. Каждый из них значит для меня много... наверное хотя бы потому, что раньше меня не покидало ощущение абсолютного одиночества в своем детстве. А сейчас, когда я написала об этом, у меня появилось чувство, что я была сильнее тогда на самом деле, чем мне казалось и еще, что я не была одна. Таких как я было очень много. У каждого своя история. У каждого свои воспоминания и своя боль. И есть те, у кого так и не найдется сил или слов... чтобы рассказать об этом, как о страшном сне, который потом больше никогда не должен присниться. Мне всегда хотелось помочь им чем-то... И может быть, выговорившись сама, я помогла кому-то вспомнить что-то свое и стать немного сильнее.

Желаю вам синих полей.
Лавандовых, колокольчиковых, васильковых... но обязательно очень счастливых.

4. Еще один побег

Мы все-таки убежали.
Это случилось снежной зимой.
Только не этой. А следующей.
Для того, чтобы это случилось мне пришлось дважды нарушить одну из десяти заповедей.
Вот как чаще всего в жизни бывает, все намного сложнее, чем кажется на первый взгляд. И для того, чтобы помешать другому человеку нарушить заповедь "Не убий", приходится нарушать другую - "Не укради".

Отец учил меня считать. Он считал, что я должна пойти сразу во второй или в третий класс и занимался со мной все чаще и чаще. Он приносил из церкви монетки, которые люди давали на подаяния и учил меня складывать и отнимать в уме двухзначные цифры. Монетки стояли сложенные в аккуратные стопочки. Отец давал мне задание и отворачивался, читая книгу. Вначале я все считала и считала.... А потом мне вдруг пришло в голову - это же  д е н ь г и! Это то, чего у нас нет, чтобы убежать от него. И я стала потихоньку закатывать монетки в щель между столом и стеной. Старалась закатывать белые, знала, что они дороже.

На третий день мое преступление было раскрыто. Отец вернулся домой очень злой и сразу с порога сказал, что хочет поговорить со мной. Сказал он это таким мягким и вкрадчивым голосом... только я знала, что кроется за этими вкрадчивыми интонациями. Он сказал, что все пересчитал и там не хватает денег. И что он абсолютно уверен, что они у меня.
- Скажи мне зачем они тебе нужны и можешь оставить их у себя.
- ....
- Скажи и я дам столько сколько тебе нужно. Но никогда не бери без спроса.
- ....

Как же он был прав тогда. Но я, конечно же, не могла сказать зачем мне нужны были эти деньги. Как я могла сказать ему, что они мне нужны для того, чтобы отдать их маме, чтобы мы могли уйти от тебя и больше никогда не видеть, даже во сне? Я молча отдала ему монетки, спрятанные в тайнике на подоконнике. Там было рубль с мелочью.

Я знала, что будет бить, но это все равно лучше, чем сказать правду. Но он не бил. Взял меня за шею крепко двумя руками. Тогда я почувствовала какой он огромный и сильный. "Говори, зачем взяла деньги." И начал сжимать мою шею. Я продолжала молчать, а он сжимал все сильнее. В глазах потемнело. Потом он не разжимая рук ударил меня затылком о печь... и все. И я провалилась в темноту. Очнулась на кровати рядом с печкой. Очень болела голова и хотелось пить. Перед глазами плыли какие-то розовые и оранжевые круги... и подступала тошнота.... Кажется прошло очень много времени. Мамы нигде не было видно. Я была одна.

Шли месяцы. Наступило лето. А летом всегда все кажется ярче и легче.
Подрастал мой братик. Становился смешным, смышленым карапузом. Когда он сидел за столом и ел, то складывал в свою железную мисочку все что мог найти на столе - и квашенную капусту, и картошку, и соленый огурец... Все это мешал ложкой и ел. Мы с мамой смотрели на него и смеялись. Отец стал все чаще уезжать из села в город на целую неделю. Его рабочими днями были суббота и воскресенье. А утром в понедельник он уезжал в Киев. Три часа на автобусе и он оказывался в киевской коммуналке где проводил целую неделю в походах по магазинам, ресторанам и театрам. Мы оставались дома и в такие недели нам было очень хорошо втроем. Правда уезжая, отец собирал все мамины вещи и обувь и относил в церковь и там запирал. Это были действительно  в с е  вещи. И если бы она даже решилась уехать, то на ней были бы ситцевый халатик, куфайка и домашние тапочки.

Я стала читать еще больше, чем раньше.
Только теперь меня больше не интересовали детские книги.
Как-то вдруг повзрослев, я стала зачитываться взрослыми.
Несколько раз перечитала Евангелие. Мне было очень важно найти там ответ на один вопрос... Но так и не нашла.
До сих пор не нашла.
Тогда я стала просто читать взахлеб все толстые книги, что находила в доме. Больше всего мне нравился Гюго "Человек, который смеется" и "Отверженные". Каждое слово отзывалось где-то глубоко внутри меня эхом. Я понимала и чувствовала эти книги, так, как никогда не почувствуют взрослые. Я сопереживала героям этих книг всей глубиной души подранка, взрослого не по годам ребенка, переставшего верить взрослым.

Я хорошо помню тот день, когда я нарушила заповедь второй раз.
Отец разговаривал с кем-то по телефону, на нем был черный подрясник, ногу он держал на маленьком голубом стульчике. Разговаривал он долго. И разговаривая перебирал что-то рукой в кармане своего подрясника. Я сидела за столом и что-то рисовала, краешком глаза поглядывая на него.

Вдруг я увидела, как что-то выпало из кармана у отца и упало рядом с маленькой скамеечкой, на которой стояла его нога. Это была какая-то небольшая свернутая цветная бумажка, как та из которой я  любила вырезать и клеить на бумагу цветы. Я видела у отца и раньше такие бумажки. Мне казалось, что я догадывалась, что там, внутри, но боялась пока и думать... Потому ничего не сказала опустила глаза и продолжала рисовать, иногда поднимая глаза и только изредка поглядывая на пол.

Отец договорил, положил трубку на рычаг и ушел. Я не подняла бумажку, а только пододвинула скамеечку ближе к стене, чтобы ее не было видно. И только тогда, когда отец оделся и вышел, я подняла бумажку и развернула ее. Там были деньги. Бумажные. Это было именно то, что я подумала в самом начале. Отец хранил так деньги, которые ему давали, за то, что он крестил... или отпевал. Бумажки были подписаны чьими-то именами и я часто видела их у него в руках.

Горячая волна радости поднялась в груди. Вот оно! Мы уедем! Теперь мы точно уедем.
Потом на смену радости пришел страх. А вдруг это ловушка? Вдруг все подстроено им специально для того, чтобы проверить усвоила ли я прошлый урок. Он любил проверять как я усваиваю уроки и насколько хорошо запоминаю... Подавив в себе этот жуткий страх, я все таки подошла к маме, протянула ей свернутую бумажку с деньгами и рассказала обо всем. Мама взяла, пересчитала и сказала, что там целых 90 рублей. Это очень много. Это целая зарплата, сказала она.

Да... по тем времена 90 рублей это была настоящая зарплата за месяц какого-то скромного рабочего. Это были конечно же не огромные деньги, но мы могли наконец уйти и жить как-то первое время. Так потом и оказалось, эти деньги спасли нас, пока мама не нашла работу.

Несколько месяцев, аж до самой зимы мама не решалась... Думаю она была скована страхом так же как и я. А с началом зимы меня начали мучать кошмары. Я просыпалась среди ночи с криками. Было так страшно, что мне все равно никогда не подобрать слов, чтобы описать это. Я просыпалась и плакала: "Мама пожалуйста, только не давай мне засыпать! Посиди тут, поговори со мной." Наверное мое состояние было таким странным и пугающим, что мама сидела. Приносила мне воды, смачивала руки, как я зачем-то просила... И терпеливо сидела рядом со мной почти до утра."

Однажды отец уехал как всегда в понедельник в Киев. И ночь которая пришла на смену тому дню была особенно страшной. Мне снились змеи. Они сползались со всех сторон ко мне, сплетались в клубки, потом распутывались и снова медленно ползли ко мне. Одна из них подползла первой, я чувствовала ее холодную скользкую чешую и начала медленно-медленно обвиваться вокруг меня... Я опять проснулась в холодном поту. Рядом было испуганное мамино лицо. И тогда она сказала: "Вставай. Будем собираться. Ехать."

Мама взяла две полотняные сумки и дала одну мне. Сказала положить туда то, что я хочу взять с собой. Я взяла куклу, мишку и несколько книг. А мама положила в сумки немного еды и одежды для брата и меня. Своей одежды у нее не было. Но она собиралась попросить у своей знакомой. Было час... или два ночи... Я сказала:
- Пойдем.
- Подожди. Автобус из центра села идет только в пять утра. Что мы будем делать на улице ночью. Мороз и снег.

И мама начала убирать на кухне. Я спросила - "зачем!?"
А она ответила - "Так надо."

Мы еще немного подождали. Одели маленького брата, завернули его в одеяло, усадили на саночки и вышли из дому в зимнюю ночь. Мы спускались с крутой горы по заснеженной дороге вниз, к центру села, там где была остановка автобуса и там, где жила мамина знакомая.
Шел густой снег и было очень холодно. Санки не хотели катиться ровно и несколько раз переворачивались вверх тормашками. Брат оказывался вниз головой в снегу. Мы доставали его, отряхивали с личика снег и ехали дальше. Это была очень длинная и холодная дорога. Я замерзла, пальцы, которые несли сумку онемели. Наверное со стороны мы представляли собой очень странное зрелище, если бы кто-то нас мог увидеть в эту зимнюю ночь. Один раз я упала и из сумки высыпалось все, что я несла с собой. Пришлось остановиться, собрать куклу, мишку и книги, отряхнуть снег и идти дальше. Наверное мы шли не долго. Но мне эта дорога показалась очень длинной, почти бесконечной.  И всю дорогу я думала про себя "никогда не забуду эту ночь, никогда не забуду".

Мы спустились и постучались в двери к маминой знакомой. Она открыла, завела нас в дом. Она была готова ко всяким сюрпризам, но к таким... наверное нет. Как же хорошо было у нее дома. Тепло-тепло. Чисто, уютно. Стеганное покрывало на кровати из лоскутков помню. Прислонилась к нему головой, сидя рядом с печкой... и заснула. Так хорошо и крепко заснула.
Руки и ноги болели от холода, ручьи таявшего снега стекали на красивые домотканные половички, а я сквозь сон только одно понимала "Мы ушли наконец. Мы ушли."

Мы обсохли, согрелись и сели наконец на автобус, который шел в Киев. Туда, где нас ждала новая жизнь. Тяжелая наверное. Но все-таки  другая. Я помню холодный зимний автобус, я сижу под окошком и дышу на обледеневшее морозными узорами стекло. Мне кажется, что там в этом крошечном круглом окошке, я смогу увидеть ту, новую жизнь, которая нас ждет. Мы все таки убежали. Убежали насовсем. Но все-таки недостаточно далеко. Он ведь тоже приезжает туда... в Киев. Значит надо бежать еще. Дальше. Далеко-далеко.... И с этими мыслями я наконец засыпаю, прижимая к себе полотняную сумку с мишкой, куклой и книгами....

***

Мне кажется, что рассказав эту историю я поняла, почему вдруг так все вспомнилось ярко. Почему захотелось перестать носить это в себе.
Я посмотрела на свою дочурку... Ей скоро шесть.
Она такая же сейчас, как я тогда, когда на мою долю выпали эти испытания.
Смотрю на ее тоненькую шейку, изящную головку.... неужели и я такой же была тогда...
А она бегает. Смеется. Искрится. Она самый жизнерадостный и веселый ребенок из всех кого я знаю. Она как маленькая искорка, пух и перья, феерверк и пузырьки от шампанского.
Она обожает своего папу. И папа тоже не надышится на нее.
Она так похожа на меня и все таки совсем другая. Она совсем не взрослая свои пять с половиной. Она наслаждается своим детством. А вместе с ней и я наслаждаюсь таким безаботным детством, которого почти не знала.
Ей скоро шесть. Я тоже опять пережила свои шесть. Круг замкнулся.
У сказки хороший конец.

3. Побег

Когда от меня ушел еж, я все чаще и чаще вспоминала о том, что у всех кого я знаю есть братья и сестры, а у меня нет. Вспоминала вслух, так чтобы слышали родители.

И вот у меня родился брат. Он родился когда мне было шесть лет и для меня это был настоящий праздник. Помню, как мы ходили к одной женщине, которая жила на нашей улице и купили у нее большой букет цветов. Отец попросил, чтобы она сделала огромный и очень красивый. Пока она рвала и складывала цветы она все тормошила меня и поздравляла. Говорила о том какой хороший у меня отец, как он любит меня и мою маму. Говорила о том, что таких хороших отцов очень мало на свете. И еще о том, что когда у нее родился сын, то ее муж не подарил ей даже самого маленького цветочка.
Да, я понимаю... Она просто льстила и подлизывалась к отцу. Так было принято в таких глухих селах, почитать священника, как лицо приближенное к Богу. Но я ненавидела ее за эти слова. Я училась ненавидеть и начала с нее. Родителей ведь ненавидеть нельзя, а ее можно. Я смотрела на нее исподлобья и ничего не отвечала. Только потом, когда соседка закончила с букетом и тонким льстивым голоском еще раз поздравляла отца и заворачивала ему букет в бумагу я услышала, как она тихим голосом сказала ему обо мне, что мне стоит больше общаться с детьми... пусть он приводит меня к ее детям, может мы будем общаться и я не буду такой... Тогда я впервые услышала это слово - "вовчкувата". И когда я услышала это, я стала ненавидеть ее с чистой совестью.

Мы забрали домой маму и крошечного брата... и всю любовь, что у меня была, я стала отдавать ему. Помню, что старалась помогать маме и все что она делала я стала повторять за ней. Помню как гладила его крошечные вещички и как мне это нравилось. Помню, что ревновала его ко всем кто брал его на руки и даже злилась на тех, кто делал для него что-то, что я не могла. Помню, как носила его на руках, когда он плакал. Помню как садила его в свою кукольную коляску, а она вдруг перевернулась, а я жутко испугалась. Помню елку. Последнюю нашу елку, под которой он лежал в коляске и смотрел большими чудными глазами на блестящие игрушки.

А потом была история с ножами. Таких похожих историй было много, но почему-то именно эта, с ножами запомнилась мне сильнее всего. Помню как однажды отец вернулся в пятницу из Киева какой-то раздраженный и глаза были страшными. Это были плохие приметы. Я научилась определять по его глазам, те неприятности, которые нас ждали. Он сел обедать и вдруг понюхал нож. "Этим ножом резали рыбу", сказал он. Мама возразила. Сказала, что рыбы уже давно не было у нас. Тогда он молча встал, сгреб все ножи в охапку, бросил на пол и по очереди стал ломать их наступая на лезвие и держась за ручку. Через минуту на полу была горка лезвий от ножей и их ручек. Потом он тихо сказал маме: "Пошли", а мне: "Иди к брату".

А потом я все слышала. Так страшно это еще никогда не было. Брат тоже слышал и, как будто предчувствуя какую-то беду, сильно плакал. Потом стало тихо. И отец вышел из комнаты один. И тогда в ту минуту я все поняла. Все. Все. Ее нет больше.  Она умерла. У меня нет больше мамы. Но я страшно боялась заплакать или еще хуже спросить. На слезы у отца было табу. Мне нельзя было плакать. Я уже давно не плакала при отце. Он отучил меня еще когда я была совсем маленькой. Наверное на моем лице все было написано... потому что он сказал: "Она скоро выйдет." И только тогда я поняла - жива. В тот день я возненавидела отца. Я поняла, что родителей очень даже можно ненавидеть.

Дальше я плохо помню. Но мама мне сказала... "почему ты не побежала, не позвала  кого-нибудь..." Я заплакала  и промолчала. Я не знаю почему. Я не могла. Я боялась его больше всего на свете. В ответ я стала просить ее, почти кричать: "Давай уйдем! Куда-нибудь! Давай. Ну пожалуйста..." Я смотрела на ее лицо, на запавшие глаза, на бледные губы и мой голос становился все тише... тише и тише.

Мама помолчав, объяснила мне:
- Понимаешь, мы не можем. У нас ничего нет. У меня даже нет паспорта. Он у него. У нас нет денег. Вообще. Куда мы пойдем без денег...."
Да, я знала, что у мамы денег нет, когда отец давал ей пятьдесят копеек на молоко, он обязательно требовал точно всю сдачу. Значит не было. Ни одной монетки.

Мы жили дальше. Так и жили. Мне кажется немного хуже, но это наверное оттого, что я стала понимать и замечать больше. Однажды ночью отец избил маму кочергой, когда она кормила брата. Она целился попасть в грудь, чтобы чужие люди не увидели. Она убежала ночью прямо в холодную снежную зиму в ночной рубашке... к одной женщине в нашем селе, которая знала о том, что происходит и верила ей.

На утро, когда я проснулась, мамы не было. Плакал голодный брат.
- Покорми его. Мне на службу.
Так он сказал. И ушел. Ушел через дорогу в церковь, учить прихожан как попасть в царство небесное. Листать этими руками евангелие и говорить этими губами молитвы.
Я осталась с кричащим голодным четырехмесячным ребенком. Мне было шесть лет и я стала думать, чем его кормить. Я взяла немного молока из холодильника, налила в свою чашку и накрошила туда немного печенья "К чаю". Мне казалось должно получиться вкусно. Потом размешала ложечкой и стала давать ему. Он не ел. Не умел наверное, а может было не так вкусно, как мне казалось. К обеду вернулся отец. В доме было пусто, холодно. Кричал голодный ребенок. Мне тоже хотелось есть, но я догадывалась помалкивать. Отец взял меня за руку и сказал: "идем". Брата выкатил на коляске на веранду и оставил открытой дверь на улицу. Мы ушли. Я все оглядывалась на открытую дверь, когда мы уходили и на оранжевую коляску... брат плакал очень громко. "Он замерзнет" - подумала я. Но ничего не сказала вслух. И тогда в первый раз почувствовала, что ненавижу себя за эту трусость.

Мы долго сидели у кого-то в доме. До темноты. Отец говорил с кем-то... а я все видела оранжевую коляску на открытой веранде и снег хлопьями... Страх заглушал голод. Я не хотела возвращаться домой. Это было слишком ужасно.

Но мы вернулись. Брата уже не было. Его забрала мама. Он знал, что она его заберет. Специально ушел. Несколько дней мы были одни, а потом однажды утром мы шли в церковь. Он держал меня за руку и мы стояли возле ворот. И вдруг я услышала мамин голос. Она стояла вдалеке и звала меня. Но отец крепко держал меня за руку. Прошли несколько мучительных секунд. Вечность. Я стояла и смотрела на нее.  Ноги налились свинцом, в груди что-то мучительно ныло... И вдруг я почувствовала, как мои ноги оторвались и сами рванулись вперед. Я совершила самый отважный поступок в своей жизни. Я вырвалась и побежала.
Я бежала навстречу маме и чувствовала, сзади его тяжелое дыхание. Он сейчас догонит... и тогда.... Я твердо знала, что будет тогда.

Меня спасли люди из дома напротив. Они оказались случайными свидетелями и отец остановился. Он тщательно оберегал свой имидж в глазах других И не делал на людях того, что не пристало благочестивому сельскому священнику. Я была рядом с мамой и братом. Я чувствовала себя в безопасности. Я думала, что теперь вот наконец... мы навсегда уедем от него. Навсегда.... Но мама сказала, что мы не можем вот так вот вдруг уехать. У нас ничего нет. Как же я тогда рассердилась на нее. Зачем же тогда я... бежала.... Зачем....

2. Еж по имени Еж

Что-то случилось со мной.
Мне нужно... Просто очень необходимо выговориться. То, что было заперто внутри много лет  выплескивается наружу. Наверное так вырываются рыдания у человека, который долго находился в напряжении. Мне кажется, что я болела долго, а теперь выздоравливаю... Болела долгих тридцать лет. Я отпускаю на свободу свои историю, я больше не хочу, чтобы она была только моей.

В том что я расскажу, нет ни капли вымысла. Все это чистая правда. Напротив, я очень боюсь упустить что-то... важное. Наверное потому будет нагромождение и путаница воспоминаний, Как ревизия в старом шкафу, который давным-давно переполнился. В котором много ненужных, плохих вещей. Но есть и ценные, погребенные под завалами всякой рухляди.

***
По соседству с нами стоял старый дом. Очень старый. Мазанка. Низкий, земляной, покосившийся дом под насупившейся соломенной крышей, как-то не получалось назвать домом. Это была хатка. Это была избушка на курьих ножках. Я могла достать соломенную крышу рукой, а ведь мне было всего пять или шесть лет. Пол был земляной. Окошки крошечные и низкие. Вдоль стены деревянная лавка и такой же деревянный стол. Лавка и стол были из потемневшего дерева, которые за много лет так были отполированы людьми, что казались лаковыми. Под балками возле входа - пучки сухих трав. За перегородкой - кухня. Большущая печь. Казаны и казанки и еще глиняные горшки. "Горщики" - так говорила баба Химка. А говорила она мало. Думаю за день едва произносила она десять слов. Наверное потому мне так хорошо было с ней рядом. Дверь в ее хату никогда не запиралась. Рядом стояла метла и баба Химка подпирала метлой на ночь дверь. Метла была такая... мне нравилось на нее смотреть и думать, что баба Химка мола бы на ней и летать, если бы у нее так не болели колени.Возле печи стояли рогатины, которыми обхватывался горшок и отправлялся в печь. А потом так же и доставался оттуда. Пахло чем-то кислым. До сих пор я могу почувствовать этот запах, если закрываю глаза. В хате не было электричества. Вечером зажигалась керосиновая лампа. Баба Химка тяжело "човгала по хаті в своїх чунях" и так гармонично дополняла свою хату, что казалось здесь было и будет так всегда.

Я всегда появлялась у нее как чертик из шкатулки. Просто заходила в хату садилась на лавку ложила голову на стол на руки и смотрела на нее. Молча. Она бросала на меня взгляд и тоже молчала. Потом через какое-то время она спрашивала "Сидиш?". А я ничего не отвечала ей. В этой хате было неписанное правило - "молчать".

Как долго я могла сидеть и молчать так... мне было просто спокойно и хорошо. Шаркающие шаги бабы Химки... Белые, неровные мазанные стены, земляной пол. Кисловатый запах перемешивающийся с запахом сухих трав. Так жили сто лет назад. Хорошо жили.

Баба Химка спрашивала меня "Їсти хочеш? Я молча кивала головой и баба Химка давала мне горбушку домашнего хлеба натертую чесноком и солью. Наверное это была самая вкусная горбушка, которую мне приходилась пробовать.

Над столом в углу висела маленькая пыльная икона, пол ней была полка. Рядом на стене висели две больших черно-белых старых фотографии. Это были портреты двух мужчин. Одна фотография казалась мне старше. У мужчины на ней была вышиванка и усы. А второй был совсем еще молодой. Безусый. Они были чем-то похожи. Я знала, что это муж и сын бабы Химки. И знала, что и уже нет. Я знала, что у нее никого уже нет. Однажды я попросила рассказать о них... Но баба Химка опустила глаза и отвернулась к печи. Больше я никогда не спрашивала. Поняла.

Каждодневным ритуалом было - зажигание лампады на полке под иконой. Тяжело кряхтя баба Химка взбиралась на лаву, доставала лампаду, зажигала ее на столе. Над крошечной склянкой появлялся огонек. Он дрожал... и почти гас. Но все таки продолжал гореть. Тогда в хате становилось нас трое - я, баба Химка и этот огонек. Потом баба Химка устанавливала лампаду на полке под иконой, долго смотрела на нее, крестилась. И передвигала лампаду на полке немного ближе к фотографиям двух мужчин. Баба Химка никогда не ходила в церьковь. И почему-то от этого она мне нравилась еще больше.

Что-то казалось мне странным в доме бабы Химки. Я не могла понять что это было... то что отличало ее хату от других... И только потом я поняла. Почти в самом конце. Мне казалась странной   т и ш и н а   ее жилища. Там не было часов.

Я вспомнила только сейчас. Это она. Эта баба Химка дала мне ежа. Она нашла его вечером у себя во дворе. Принесла его в дом и дала его мне. "Це тобі. Їжачок. Іди вже додому, час спати."
Помню такая речь произвела на меня больше впечатления, чем сам еж. Баба Химка никогда не была такой многословной. Я посадила ежа в полол платья и пошла домой.

Еж стал моим вторым другом после поросенка, которого съели. Он бродил по дому ночью и топал лапами, как настоящий слон. Забирался спать в валенки днем. Но я находила его, сажала в корзину и мы шли гулять. Часто на луг. Или устраивались где-то под деревом. Я гладила его и кормила вкусными кусочками. Постепенно Еж привык ко мне и больше не торопился сворачиваться в клубок, когда я брала его на руки. Он был ласковым. После кусочка яблока принимался облизываться своим крошечным язычком. Обнюхивал мои руки, искал добавки. Потом я укладывала его  к себе на колени спать. Он спал как угодно, иногда он лежал на спине, вывернув на солнышко свой пушистый животик, а я гладила его. Еж почти урчал от удовольствия. Иногда, услышав, громкий звук, он вдруг сворачивался и моя рука отказывалась у него внутри. Это было смешно - я внутри ежа! Мы  очень дружили с ним. Он узнавал звук моих шагов и свил себе гнездо у меня под кроватью.  Но однажды я гуляла с ним вместе недалеко от церкви. И какие-то бабушки сказали мне, что меня зовет отец. Я потопала со своей корзиной, но они зашикали на меня и сказали, что нельзя так заходить. Корзину надо оставить снаружи. Я оставила.
А когда вышла, то ежа уже не было. Ушел.

Мне все хотелось думать, что он ушел меня искать... Но наверное он просто захотел жить сам по себе. Помню ту пустоту, которая была потом внутри. Мы были с ним очень похожи, с этим ежом. И когда он ушел, мне кажется, он унес с собой что-то на своих иголках... то что было мне очень нужно.

....

1. Ничей луг

Большие города придуманы для взрослых.
Взрослым там хорошо. Театры, магазины, широкие улицы, рестораны.
Взрослые чувствуют себя в больших городах, как рыбы в воде. Они знают куда им спешить, знают, что нужно делать.
Большие города - тюрьма для детей. Особенно если их родители не особо богаты.
Взрослые почему-то думают, что детям обязательно будет хорошо, там где хорошо их родителям. Но откуда взялась у  них такая мысль никто не знает. По крайней мере, пока они сами были детьми, они так точно не думали.
Большие города сделаны взрослыми людьми для взрослых. Прямые линии, строгие геометрические фигуры. Это все неправильно. Кто-то в очках и с линейкой изрезал, исчеркал мягкие овалы и изгибы, причудливые формы, присущие самой природе. Закрасил скучной серой краской все оттенки Земли. Да, именно так думают дети. Только сказать это они никому еще не могут. Не знают таких слов. Говорят конечно, но выходит лепет, и взрослые почему-то не понимают и умиляются. А к тому времени, когда они отыщут правильные слова, то сами окончательно перестанут быть детьми и забудут обо всем.

Чем старше я становлюсь, тем чаще я вспоминаю свое детство. Тем ярче и синее становятся колокольчики которые росли на лугу за нашим домом. Они росли очень далеко... в той стране, где мне пять лет. И у нас только-только появился свой дом. Мы только переехали туда и я бродила вокруг совершенно завороженная и изучала "наш" дом.

Это был очень правильный дом. Настоящий дом для настоящий семьи. Крепкий, кирпичный, покрашенный в белый цвет, очень добротный и уютный. Наверное слишком большой для нашей маленькой и очень странной семьи.
Отец. Страшный. Угрюмый. Непредсказуемый. Жестокий. Но иногда с ним даже было интересно. Только очень редко. Помню его сидящем в кресле с какой-то книгой. Борода, ряса и тяжелый металлический крест на шее. На коленях лежит скуфия. Свет падает из-за спины, из окна и от этого вся фигура кажется черной.
Мама. Вся погруженная в себя, в заботы, в переживания о несложившейся семейной жизни, с синяками, вся в заботах и хозяйстве, всегда куда-то бегущая. Помню ее набивающей подушки перьями в сарае. Перья и пух летали вокруг и падали белым снегом на маму. На ее руки, плечи. На волосы. Тогда я подумала - какая же она красивая.
Я. Помню себя маленькой серой мышкой. Наверное потому... что мне очень хотелось быть очень незаметной. Чем меньше меня было видно, тем лучше мне жилось. Помню себя сидящей в углу комнаты кусающей колготы на коленях когда из за стены доносились глухие удары об стену. Надо было бы бежать и звать кого-то, но я не могла. Я была парализована страхом.
Помню себя убегающей подальше от этого страшного дома. Туда, где заканчивался фруктовый сад, и огород. И начинался огромный луг с большими синими цветами.

И все таки я была очень счастлива. Я была очень счастлива, когда оставалась одна и могла бродить где мне вздумается, есть что попадается и читать все что придется. Наверное предчувствуя, что им будет не до меня, родители научили меня читать очень рано и собрали для меня такую коллекцию книг, что мне всегда было чем заняться. За это я им очень благодарна. Я читала везде и всегда. И только когда в глазах начинало рябить от букв, шла бродить. Забиралась на старый огромный орех или шелковицу. Заходила в сарай посмотреть как в щелях крыши в лучиках солнца танцует пыль. Там пахло лошадью. Наверное у тех людей, которые жили тут до нас и у которых все было хорошо - у них была лошадь. Лошадь не может жить там, где все плохо. Я бродила по сараю, гладила деревянные перила и мечтала о своей собственной лошади.

За сараем были теплицы и грядки клубники, мастерская,  летний загон для свиней. А потом начинался сад с красивыми плодовыми деревьями и какими-то цветочными кустами. А за ними был огород, где мы собирались сажать картошку... но так ни разу и не пришлось. И только там, за этим огородом начинался огромный, просто бескрайний луг на котором росли большие синие колокольчики. Там я бывала по-настоящему свободной и счастливой. Когда я стояла рядом, колокольчики доходили мне ростом почти до груди и были невероятного синего цвета. Мне нравилось лежать на траве и смотреть на них снизу вверх. Казалось, они вдруг все разом зазвонят. И этот звон будет слышен не только мне. Его смогут услышать все на свете. Даже мои родители.

Этот луг был "ничей". И мне нравилось думать, что раз уж он ничей, то пусть будет мой. Он и был только моим. Запах травы, полевых цветов и звон синих колокольчиков - это бесценные подарки моего детства. Те подарки, которые до сих пор со мной. Те подарки, что с годами становятся только дороже. Я счастлива, что судьба подарила мне детство далекое от перпендикуляров и параллелей городских линий. Мягкое, ароматное, дикое детство.

Я была беспризорным ребенком. На меня мало обращали внимания родители. Им было не до меня. И за это я им тоже очень благодарна. За книги. И за свою беспризорность. Когда у человека есть книги и вокруг его окружают мягкие, спокойные краски природы, ее неправильные линии, ее дикая красота и необъятный простор - человек может вырасти по-настоящему свободным и эта свобода, это то единственное, что у него никто не сможет отнять.

Вот оно застывшее мгновение из той самой далекой страны. На нем и я. И мама. И луг. Только вот не тот это луг, а совсем другой.

Последняя фотография на которой я рядом с отцом.
Больше мы никогда не фотографировались вместе.
Мы зашли в ателье.
Он знал, что это будет  п о с л е д н я я  наша общая фотография.
А я еще нет.

Осень превращаеется....превращается осень...

... в белоснежную, нарядную зиму.



До каких непристойностей может довести человека отсутствие снега зимой!
Дошло до того, что я сегодня совершенно непристойным образом дорисовывала снег на фотографии улицы, которая ведет к нашему дому.

Где-то там, совсем неглубоко внутри меня живет человек, для которого снег зимой - первое дело. Без снега не зима... а чепуха какая-то.

Зима... это когда идешь вечером домой... темно... а в свете фонаря гладкий ровный снег искриться мириадами звездочек... Зима это когда на горке возле школы все с санками... и куча-мала из снега и из родителей... и из детей... и из санок... И кто-то тебя за цегейковый воротник пальтишка вытянет из снежной кучи посмотреть на предмет чей ты ребенок, а лицо все в снегу и все равно не узнать... Зима это когда снег теплый и холод не чувствуешь... и варежки сделаны из снега, а заходишь домой и под тобой лужа воды от таяния, потому что ты... как снеговик, а тут мама с веником. Зима - это когда коврики выносят на улицу и веником на них наметают снег... а потом выбивают, выбивают... и опять сметают снег... а снежинки все падают и падают... так, что не успеваешь сметать их опять... Зима - это когда едешь на настоящих санях под настоящим тулупом... выглянешь... и не видно ничего так все бело... только снег скрипит под копытами лошади. Зима - это когда рано утром выходишь в школу а все бело... и тихо.... так тихо-тихо.... И деревья склоняются под тяжестью снега, образуя арки, как в сказочном снежном царстве. Зима это когда сидишь в классе и не слышишь, что говорит учитель, потому что за окном крупными хлопьями идет снег... и это заглушает голос учителя... и ты, загипнотизированный, не сводишь глаз, впадаешь в какую-то зимнюю спячку... Зима - это когда идешь по свежевыпавшему белому снегу и слышишь... скрип... скрип.... скрип... А еще зима, это когда можно посмотреть вверх... туда... откуда идет снег увидеть белоснежную бесконечность и совершить одну из самых замечательных детских глупостей - открыть рот и ловить снежинки...
Я скучаю за снегом. У меня ностальгия. Сезонное обострение снежной болезни.
Везде рисую снег.
Осень превращается.... превращается осень...

в белоснежную, нарядную зиму.

А где-то там... сейчас сугробы. И падают крупные хлопья снега... У кого-то сейчас на языке тают самые настоящие снежинки... Завидноооо...... :)

***
А сегодня мы получили одно необыкновенное письмо...
Оттуда, где сейчас много-много снега.... Сумасойти как приятно! СПАСИБИЩЕ!!!

Этот безумный, безумный, безумный Новый Год...

Для меня новый год - это прежде всего праздник замечательных безумств. Чем больше всего случается в этот праздник всего, что не вписывается в здравый смысл, тем лучше.

Наш Новый год получился в меру безумным, по-настоящему веселым и совершенно незабываемым. Правда Дед Мороз после всего никак не мог вспомнить куда он положил бумагу для заворачивания подарков. Да что там говорить, он вообще уже мало что соображал... его совершенно развезло от усталости. :) Под утро он(и) перестал(и) искать бумагу и оставил(и) подарки просто так.
В пять утра проснулись ребята. И с воплями: "Аааааааа....! Там какой-то ковер....!" - растормошили родителей.
Под елкой и правда лежал какой-то посторонний ковер. На нем подарки. И письмо.
Вот это письмо. Документ как-никак. Читайте.

Выражаясь русским языком, скорее всего Дед Мороз совершал свое ежегодный рейд по оставлянию подарков на своем любимом летающем волшебном ковре и буквально был застан врасплох внезапно испортившейся погодой. И чтобы не подмочить свой ковер и репутацию вынужден был оставить у нас свой транспорт до следующего года. Очень просил содеражать в чистоте и сухости, чтобы ковер не утратил своих летных свойств и смог потом пройти техосмотр и служить Деду и дальше верой и правдой.

Могу предположить, что на самом деле Дед мороз просто не рискнул садиться на ковер в таком состоянии, в котором он находился накануне. Эти поиски бумаги совершенно его вымотали. Потому он и придумал этот хитрый ход с бесплатной парковкой. Пить меньше надо, Дед.

Среди этих пяти утра меня вынудили фотографировать подарки под елкой. Сейчас смотрела фотографии (ужасные, со вспышкой пришлось... снимать...) но на них, прямо рядом с подарками красуется хохочущая морда кота. Очень нагло хохочущая. Видать он видел ночью как Дед Мороз искал бумагу, потом как парковался... как пытался найти выход... Свидетель, значит.

Ребята валяются на ковре, уговаривают его полетать хоть немного, смотрят на елку снизу вверх, едят мандарины, играют с подарками... и видят цветные сны...

А еще для меня Новый Год - это праздник семейных традиций. У нас тоже есть одна такая.
Первого января мы с друзьями  всей семьей ходим в баню спим под елкой.
Это наша очень особая традиция, можно сказать праздник.
Праздник Новогоднего Покота.
"спать покотом" - очень украинский обычай я помню его с детства. Применялось это средство, кода дома было много гостей и мало места. И всем тогда бывало очень весело.
Мы тоже 1 января устриваем из матрасов, одеял, подушек, пледов громадную постель под елкой и спим там все. Каждому хочется почувствовать себя на месте подарка, посмотреть на елку снизу вверх, почитать сказки и посмотреть мультики или просто подурачится... А заснув, увидеть настоящие волшебные, новогодние сны.